Корневища и кроны
"Ща" – очень русская буква, как известно, плавающая в щах, заросшая щавелем, повествующая о заветном щастье. Галина Подольская – доктор филологии, искусствовед, сотворила огромный томище о художниках Израиля – "Современное израильское изобразительное искусство с русскими корнями". По мнению здешних чиновников, как и их собратьев всех времен и племен, художник должен быть нищим, тощим и творить на чердаке или в чулане. Нещадно загоняя культуру на обочины и в расщелины, чиновник лишает общество творческого начала, а следовательно, и будущего. Галина Подольская подняла нагора работу целого академического коллектива – книга и блестяще написана (тексты на трех языках), и великолепно издана. Поговорим с автором.
- Как возникла сама идея создания этой книги?
- Не буду оригинальной, если скажу, что репатриация из бывшего СССР изменила социально-культурное лицо Израиляи корни проросли.Ростки стали стеблями, а потом и стволами с могучими кронами.
Кстати, я благодарна редакции газеты "Вести", на страницах которой в последние годы вышло множество моих публикаций по культуре Израиля, большая часть которых – анонсы на выставки современных русскоязычных художников, многие из которых по мировоззрению остались людьми 80 - 90-х годов двадцатого века. Они добровольно продолжают жить в том времени, не желая принимать новые имена, не замечая процессов интеграции в культурной жизни Израиля. Когда же ты сам публикуешься в газете, то невольно живешь темпом жизни общества, заданным в твоем государстве. Таким образом, значительная часть "событийной стороны" книги прошла апробацию на страницах "Вестей". Это то, что мне, как автору, в целом помогло осмыслить не столько эстетическую, но и общественную функцию культуры в Израиле и придти к своей концепции – независимой от существующих группировок и тусовок, нередко не принимающих друг друга.
- И все-таки, как возникла книга, совсем не похожая на сборник газетных анонсов? Ведь, судя по публикациям в библиографии, работа началась еще десять лет назад. Предугадали еще тогда?
- Писать об израильском изобразительном искусстве с русскими корнями сегодня – значит попасть в свое время. Сложились определенные хронологические рамки, в которых можно рассматривать историко-культурный процесс: 1970-1980-е годы и 20-летие большой алии. И ничего я не предугадывала, занималась тем, чем хотела заниматься - писала об ивритской поэзии в русских переводах и изобразительном искусстве. Думаю, что на этом этапе литературоведение жанрово мне перестало быть интересным. Как автор, я интересуюсь разными гранями культуры. Возможно, реализовалась давнишняя любовь к изучению изобразительного искусства. Десять лет – немалый срок, хотя концептуально тема сложилась пять лет назад. Стали понятны конкретные пробелы и в каком направлении необходимо продвигаться.
- Подзаголовок вашей книги: "Эссе. Зарисовки. Этюды. Очерки. Статьи". Но ловлю себя на мысли, что передо мной единый текст, который читется как интеллектуальный роман об искусстве.
- Честно говоря, не думала об этом. Но мне импонирует такой подход. Я очень гордилась, когда Евгений Владимирович Витковский в своем предисловии к изданию поэзии Джона Китса в серии "Бессмертная классика. Зарубежные классики" заметил, что моя монография об английском романтике "читается как детектив" (М.: Рипол-классик, 1998, с.26).
А теперь вот как интеллектуальный роман. Почему бы и нет? Как в романе, есть любовь – к Искусству. Авторское повествование с характерной стилистикой повествователя. Место действия – пространство "Россия – СССР – СНГ – Израиль". Время действия – 1970-е – 2011 гг. И, как в интеллектуальной прозе, - многослойность, многосоставность, поджанровость внутри единого художественного целого – наджанровость, в которой тематически сливаются разные грани одного явления. И – независимо от конкретных лет и черт портретов конкретных персонажей – это всегда один собирательный герой: русскоязычный художник, человек, решившийся начать свою жизнь в новой стране с чистого листа, точнее, холста, с единственным условием Света – быть Художником. И он им стал в еврейском демократическом государстве, которое воспринял как еще одну профессиональную жизнь, состояться в которой помог багаж традиций русской культуры.
- То есть советского образования?
- Советское образование, помимо тупика соцреализма включало и многое другое: скажем, древнерусскую иконопись, классицизм, романтизм реализм, воспринятые через итальянский академизм, представление о народничестве у передвижников, модернистские искания серебряного века, авангард.
Но шок абсорбции потеснил не только душу – он на время словно вытеснил пласт из сознания. Понадобилось стать другим, чтобы прорасти в этой жизни собой, чтобы светом собственной индивидуальности, питаемой корнями русской школы, наполнить израильское изобразительное искусство страны.
- Так вот он какой – сюжет романа...
- Не буду вас переубеждать, потому что, если, с вашей точки зрения, это роман, значит я достигла своей цели. Всегда была убеждена, что литературоведение и искусствоведение помимо историко-просветительской функции и фактографической точности должны эссеистически захватывать. И будить свободные ассоцивные ряды по самой манере словоисполнения. И читаться как художественное слово, опредмеченное изобразительным искусством. Погруженность в специфику изучаемого предмета совсем не противоречит художественности изложения. Люблю, когда миниатюра внутри целого, как в этюд в живописи, в перспективе может стать основой для развернутого полотна.
- А цвет на картине влияет на вас?
- Конечно. Не только цвет, сам предмет искусства, если он настоящий. Он активизирует другие пласты сознания. Цвет – не сам по себе, но царство цвета на полотне – это то, что способно вводить в состояние некоего транса, заряжать, обязывая к свету слова.
- Так было всегда?
- Пожалуй, просто раньше я не писала об избразительном искусстве в системе. Для творческого человека исходными могут быть и другие источники вдохновения, которые воспитывают вкус и также по сути ваяют нас как авторов.
Когда-то такого рода воздействие на меня оказывала поэзия Дж.Китса, а круг фактографического материала в связи с ним. Китс – кумир прерафаэлитов в живописи. Он же – знамя эстетизма творца "Саломеи" с "эпидемией прилагательных" (О.Уайльд). Но, несмотря на то, что именно из-за этой "эпидемии" его так трудно переводить по сравнению с тем же "глагольным" Байроном, когда погружаешься в эту стилистику, она так окутывает тебя красотою, что ты невольно поддаешься этому очарованию.
Затем изучала круг вопросов в связи с восприятием баллад С.Т.Колриджа и Р.Саути в русской культуре серебряного века для монографий, работала над переводами поэм-баллад "Сказание о старом Мореходе", "Кристабель". Это стало школой освоения нового лексического запаса.
Для книги об изобразительном искусстве, на мой взгляд, это очень уместные художественно-стилистические качества и совершенно естественные для меня как автора.
Кроме того, в работе над этой книгой сказался опыт осмысления мостов между культурами в рамках продолжительных историко-временных отрезков. В литературоведении – это 19-20 вв. В искусствоведении – 20-21 вв. Воссоздание этого ощущения как эстетического эпоса.
И еще один момент – теоретическое владение самой проблемой взаимосвязей и интеграции культур в мировом пространстве, понимание истоков функционирования этих процессов в контексте своего времени. Это уже аналитическая часть мышления.
- Но текст так интересно читается, что об этих проблемах не думаешь.
Тема обязывает так писать. «Ведать» миру об искусстве должен человек им очарованный и владеющий современными формами преподнесения. Быть беллетристом, констатирующим даты рождения, этапы творчества, обозначать направления в искусстве - это формальная сторона для автора с навыками научно-исследовательского труда. Но зачем? Если это не побуждает читателя, сорваться с места и от "чтива" искать встречи с искусством визуальным? Размышляя над тайнами успеха художественного перевода, Борис Пастернак замечал, что переводчик должен открывать переводимого поэта «с наиболее ошарашивающей стороны». Для меня главное – "перевод" визуального искусства в слово открытие художника "с наиболее ошарашивающей стороны" в своем художественном тексте.
Если книга не ярко написана, ее не читают. Если в ней отсутст просветительская сторона, то даже к интересно написанному изданию не возвращаются. Недостоверному материалу не доверяют. Слабый визуальный ряд не убеждает. Даже в кругу людей, интересующихся искусством, мало кто знает, где находятся работы их русскоязычных коллег. Многие, в силу существующей "музейной мафии", давно давно разуверились в том, что сам факт нахождения чьей-то работы прижизненно возможен. К сожалению, не все такого рода работы удалось представить: большой пласт времени, у некоторых на руках остались лишь справки о наличии работы в музее или галерее и никаких фотографий. Другие были времена. Да и многие талантливые люди по большей части не педанты. Тем ценнее то, что удалось зафиксировать. Книга должна побуждать к длительному диалогу с читателем, когда в разные моменты жизни от возвращается к ней по разным – к именам, биографиям, датам, творческим биографиям, библиографии, месте нахождения работ, хочешь узнать о репрезантативности проводимых фестивалей – все это нужно как информативное поле. Это то, что, не будучи представленным в одном издании, не дает представления о масштабе явления с его сильными и слабыми сторонами. Кто-то должен начать, чтобы другие пополнили неотраженное.
- К каждой части вашего тома предпослан эпиграф из книги знаменитого художника-монументалиста Льва Сыркина "Я вам не должен!" Почему именно эти строчки стали вехами вашей работы об израильском искусстве?
Книга Льва Сыркина олицетворяет все этапы развития историко-культурного пути Израиля, которые прослеживаются и в моей книге, но на примере многих, а конкретно 78 творческих судеб художников. На мой взгляд, его мировоззрение – это пример личности, состоявшейся в России, в Израиле, в мире. "Я об этом мечтал. С детства знал, от папы и мамы, что как только станет возможным – мы уедем в Палестину... И думаешь, почему это ты, от России – плоть от плоти родину твою, Россию, любивший, ей всеми силами души и таланта служивший, всё получил, а главного – не дала тебе Россия, ибо не сын ты, а пасынок. И если хочешь ты себя уважать – ломаешь ты свою удавшуюся жизнь, в самом зените. И бросаешь всё!" 20 лет большой алии: "И запомни, и пойми наконец: ты – у себя. В твоем родовом доме. Другого теперь у тебя нет. И поэтому наведи в себе и в своем доме порядок". И сейчас: "И меняешься ты внешне. Лицо твоё. Походка твоя. И весь ты, кроме души твоей... которая – навеки... И идешь ты по своей земле. И по-другому смотрят твои глаза."
- В книге есть посвящение: "Моим соотечественникам, созидающим искусство Израиля". Это тем, кто в нее вошел?
- Гораздо шире: каждому созидающему и потенциально способному к созиданию, каждому читателю, в ком творимая нашим поколением культура, откликается сотворчеством.
- Мы говорим о содержании, но я, еле удерживая эту книжищу в руках, не могу не отметить, что сама книга – произведение искусства.
- Я очень рада, что вам это заметно. Сама история книгопечатания предопределила жанр "книги об искусстве" как книги со своими внутренними канонами и повышенными полиграфическими требованиями.
Книга складывалась не один год и я долго думала о том, какой она должна быть. Работая над изданием, впервые за долгие годы я положилась на опытного художника-графика, выпустившего не один художественный альбом. И была потрясена результатом. Страницы смотрелись как красивые интернет-картинки Но я не могла читать собственного текста, не понимая, почему он утратил легкость и задыхается на плоскости листа? И еще - обложкой был просто холст – элегантный, но не вызывающий зрительных ассоциаций с Израилем.
- Так кто же вам помог сделать книгу такой, как она есть?
Мне очень помогла дизайнер и редактор такого рода изданий Ирина Абугова, представив разные варианты верстки, один из которых меня заворожил. Заворожил - заложенной в нем культурой книгоиздания, когда со времен Гуттенберга поколения читателей не могли оторваться от гармонии печатной страницы, помогающей тексту, удерживать внимание читающего. Ирина Абугова предложила вариант двойного титула, позволяющего обозначить жанровую и информативную наполненность издания, а главное вынести имена всех художников в титул, а также оттенить разворот голубой полосой, изначально задающей движение, как колыхание бело-голубого флага, объединяющего решение героев моего "романа о художниках" жить на Земле Обетованной.
Редактором и помощником по всем информационным вопросам была Татьяна Левина.
Очень сильным было искушение дать на форзаце "Корни" Ефима Ладыженского. Его дочь, Виктория Ладыженская, любезно предоставила работы отца из семейной коллекции, ставшие подлинным украшением книги. "Корни" Е.Ладыженского и особенно последний рисунок – гонимый ветром "куст без корня" – это графика потрясающего мастера. Но это и безысходность той грани "корабля эмигрантов", которую мне, по счастью, удалось избежать.
А потом я хотела, чтобы форзац визуально вводил в атмосферу того, что стоит за камнем и чего стоит пробившийся сквозь камень росток. Наши корни – такие, как невырубленный русский лес. Богатые, разлапистые, сильные, чарующие, мучительные и блаженные корни – эмоционально ассоциирующиеся с русской душою. Я обратилась к Анне Зарницкой - художнице, эмоционально очень близкой мне по образному мышлению. И у нее получилось, хотя не сразу. В ее первых эскизах все время сквозил дух немецкой графики, а так не должно было быть. А потом в какой-то момент она сказала: "Дай мне последний шанс!" Но я верила в нее и была убеждена, что получится. Просто за видимой простотой всегда стоит эмоциональное и мыслительное напряжение, как приобщение к теме. И, наконец, – получилось - получилось так, как мне видилось.
Теперь об обложке. Сквозь лапидарность каменных скрижалей должен прорваться росток, похожий не на пролившуюся оливу, а скорее на русский дубок. И это состояние дерзости осмелившегося прорасти замечательно передано в обложке Андриана Жудро. Дизайн и верстка репродукций альбомной части книги принадлежат Александру Ганелину. Переводы на английский и иврит выполнены доктором-лингвистом Михаилом Бартовым (Клайнбардом), редактор – Лиора Ахарон.
Всё это - те неуловимые детали, которые мне давали силы довести до конца осуществление своего едва ли не безрассудного замысла - не обмануть этического и эстетического доверия тех, кто в меня поверил и вместе со мною ждал выхода книги в свет. В этом и сказывается одна из общественных функций искусства – не обмануть ожиданий зрителя, читателя, да кого угодно, если он любит искусство. Тогда с Искусством – всегда роман ...
